| ПОЭЗИЯ | Выпуск 45 |
|
Помнишь время... Помнишь время, когда перестал себя узнавать в зеркалах? Как рельеф амальгамы выплеснулся наружу; рейны и гибралтары патины, крыши и купола бронзы. Крупная птица бреет острой континентальной сталью море. Помнишь, в каких местах начал сворачивать, чтобы добраться до дома? Помнишь дорогу – «не доходя моста, у фонарей – направо». Видел с балкона эту европу? Это распластанное на плите грубого камня твердое существо с холодным взглядом, с холмистой шкуркой, везде разное? Все, что угодно можно найти, тронув пепельный, с плесенью, ворс. Мокрый дым побережья, согнутый локоть леса, быстрый цокот морзянки, клочки волос водорослей и улиц, полосы с неизвестным неуловимым преступником, деревни, квадраты, круги; помнишь этот музей – ни одного предмета не повторялось. Помнишь, каким было все это? Америка Сквозь сизый лес, подернутый столетним туманом, по краснеющим гранитом кривым камням к пустому побережью, где китобои, разминая мышцы, затекшие за месяцы безделья, готовятся отдать себя пространству, которое огромнее, чем кит. Вглядись в густые волны с гребешками, обсыпанными мраморною крошкой; в круженье чаек, в бороды стоящих на берегу людей. Полоска суши в тисках прилива тает. Скоро осень; и время ровно валится на гальку, на океан, на опустевший дом. На смерть Ингмара Бергмана Скоро август. Наш город дрейфует к югу. Не загар покрывает шею, а цвета глины новая кожа. Все засыхает. Вода испаряется из графина. Скоро август. Марево впереди мерно пульсирует. На периферии Европы мир бронзовеет под глянцевым колпаком. Разгребая сугробы душных месяцев, далеких и от Форё, и от тебя, думаешь – это лето никогда не закончится. Не будет ни снега, ни студеного ветра с фьордов. Все останется там, с тобой. В жестком, бесчеловечном свете. То, что мы видим, теперь попросту не с чем сравнить. Двигаясь по прямой, в пелене мелких волн, лодка, скрипя бортами, исчезает из виду. Лед на пустом берегу медленно тает. * * * Провожая взглядом машину, покрытую ужасом букв, хочешь увидеть начало нового мира или край света. Множество звуков, вышедших на простор; каждый звук гаснет, как лампа. Я тоже чувствую это. Вид подобных глухих предместий, ожидающий одного измененья, напрашивается на другое. Глаза слезятся. Армии рыщут по трассам близ города, но в него не попадают, ибо в нем нечего взять им. Место веско заносит поземкой как птичье гнездо в полях. Забываешь все, что когда-то читал о зиме и льдинах. Не зима, не зима. Как подозреваю я, смысл покрывает то, что ему противно. И тогда мы тревожимся, подолгу глядим в метель, каменеем в лице, принюхиваемся к основам наших сумерек мира, сгущающихся везде, где мы стоим и смотрим на снежные склоны. Победители Перестав болеть за своих, догрызаешь последний сухарь новостей. Видно, уже не сладить с волосом ветра, оплетающим горы. Плоский эсминец, подминающий гордо- бумажное море, входит в пустую гавань посередине истории, мимо древних нарисованных скал. Свои рукоплещут: победа, победа. Что же, давай побудем в этой листве заголовков, в ворохе партитур для бесконечного хора. В чужеземном порту ветрено ветрено. август 2008 Близость Кавказа Близость Кавказа не спрячешь. Кирпич, саман. Архитектура хаоса. Европа сдается на милость османского победителя, и сама закрывает глаза. Что бы тебе ни снилось есть варианты здешних неряшливых тем: лая собаки на привязи, шороха вора по перекрученным улицам. В темноте звуки, смешавшись, тут же лишают опоры; сбрасывают с кровати. Барахтаешься на полу; холодно и тоскливо, как и бывает ночью в горах; и нечем согреться. Круг полной луны теряет куски от края. Голос твой звучит глухо. Предпочитай латынь, чтобы выразить мысль. Чтобы себя не спутать с местным жителем. Чтобы своим пустым словом разбавить слишком густой и мутный воздух зимы, забитый дробью песка чуждого языка, собою дерущего горло жителям захолустья. Чтобы почувствовать, как растут эти горы. * * * И осень скоро кончится. И мы выходим на просторную равнину, покрытую слежавшейся травой, и движемся по ней, как по ковру – потустороннему, но цепкому. Отсюда нельзя увидеть ни лесов, ни гор; и также невозможно их помыслить. Лишь степь от нас расходится кругами: так морщится вода, когда в нее погрузишь тело, камень – что угодно, что обладает весом. В этом смысле здесь невесомо все за исключеньем двух человек, идущих по степи. Устав, ты опускаешься на землю, вжимаясь в ее контуры плечом, покатым и податливым. Лежи и засыпай, приткнувшись между двух комков сухого перекати-поля. Лучшие времена Лучшие времена выползают из-за других, лучших дверей. Мы не чужды ностальгии с привкусом моря; и не всегда аккуратно роемся в энциклопедиях. Этика камня, близость истории, завязь на дальних склонах могут отвлечь. Могут. Но мы грустим не по иной погоде, иной стране, новым возможностям, вечнозеленым листьям. Что же нам вспомнить, память? Собрать в кулак мысли и сверить часы. Удача не помешает. |
|
|
|