| ПОЭЗИЯ | Выпуск 62 |
|
МОРОЗ Ветвящейся свечой на льду замёрзшей лужи Над крышами, над миром, на безлюдье Стоят созвездия, как на огромном блюде: Огонь внутри и черный лед снаружи. И каждая звезда в своём отдельном нимбе Всю ночь дрожит от бесконечной стужи: Нет никого на небе, и, что хуже, – Нет никого и на дороге в Лимбе. ВЕЧЕР 2. РЕДКИЕ СЛОВА Сквозь прозрачность сиреневых крон В вилках веток, когтящих и гибких, Тихо множится в львиных улыбках Слово радостное «Маскарон». И в рывках раздраженного улья, Где так явны погибель и крах, Незнакомое слово «Горгулья» Мне внушает почтительный страх. Невский, солнце, весна... И киоски – В золотом окруженье голов... Тлеют вывесок медные доски, Выжигая значения слов, – Солнце съело мансарды, квадриги, Обесцветило смыслов улов... Робко прячутся призраки слов Под лотками у Дома Книги. * * * Равнины простота ужасней воровства И частностями вновь пренебрегает. Вдаль серебристой мышью убегает Снег, тополиный пух иль палая листва, Не признавая скрытого родства, Любой намёк на сходство отвергает И встречу на потом отодвигает, Неотвратимую, как говорит молва, Когда свернется лист, а снег растает, Пух... А его уж дворники сметают... Не замечая тайного родства, Бредут прохожие. Бледна их вереница. И пустота, что хуже воровства, Смывает контуры и скрадывает лица. * * * Заворожённые тембром и метром Тех голосов, что из тьмы окликают, Дервиши-листья, подхвачены ветром, Кружат и кружат, и в транс увлекают... Двигатель вечен почти, а круженье – Вряд ли. И все ж – неужели до срока, Так незаметно, без тени упрека, В штопор срываются и в постиженье Истины мрачной! Виток пируэта Неумолимо нисходит к концу... Нет никаких оснований для этой Глупой улыбки, прилипшей к лицу! МАРСИЙ Что толку себя собирать, как больного Шалтая-Болтая, Как звуки текучей воды собирает тростник, вырастая? Все звуки впитает тростник, эту влажность и свежесть глотая – Бери свою флейту, пусти их сгорать на лету, отлетая... Бери свою флейту, сыграй, если сможешь, как можешь. Простая Мелодия душу из кокона тянет, как нить золотая... И если тебе повезёт, ты почувствуешь гул изначальный Стозевно ревущего Хаоса в голосе нимфы печальной... И если вдвойне повезёт, то узнаешь особую цену Хаосу, когда Аполлон размозжит твою флейту о сцену! СЛОВА 1 Чем заняты – бог весть, словно жуки в коробке В их жизни потайной – грозны, нелепы, робки, Стесненные в немыслимом пространстве, То враз притихнут, то бормочут в трансе... Вернуться к тишине – словно пружину сжать. И скоро дверь рванут, как толовою шашкой – И – вылетают вдруг, и их – не удержать И не смирить смирительной рубашкой! 2 Двунадесять болтливых языков Желают высказаться, а порой – заплакать: Змей, рыба, дерево и хлеб (кора и мякоть), Блик на воде (сверкнет – и – был таков!)... Двунадесять дрожащих язычков Свечей, уставших ярым воском капать, Мерцают сквозь слои, туман и слякоть, Как взгляд, что вдруг блеснет поверх очков. Двунадесять забытых языков Готовы высказать всю правду о Вселенной, О жизни сей, таинственной и тленной, Да только слушать – нету дураков! Да только речь их – не о нас и ни о ком: Не выразить вещам тоски своей всегдашней – Не совладать с забытым языком... – И мы удивлены сквозящим холодком И тишиной на Вавилонской башне. НОВЫЙ ГОД Облака проплывают: пора, пора... Нужно ночью, что тянется, словно нить, В перемирье с миром, успеть до утра Иллюзий трупики похоронить, Потому что иначе – пропаду навек... – Как прицел – этот крест – переплет окна, За которым истошно воет луна На вчерашний – уже прошлогодний – снег. * * * Не знаю, кто я – зверь ли? человек В обличиях то матери, то дочки? – Абсурдная орбита, краткий век Все перепутавшей материальной точки... Петлист, как змей, он склонен ускользать И говорить на языке возмездья: Все перепуталось, и некому сказать, Как называются созвездья, Как, удивленная их свойствами, душа Забыла растравлять свои обиды… Летят, горят и сыплются, шурша, В траву метеориты Леониды. * * * Как церберы у мрачных врат Аида, Где лестница уводит под уклон, Являют стойкости лежачий эталон; И что – метро без их таинственного вида! В волнах толпы сквозя, как рыжий риф, Мечтают и не ведают заботы, На обстоятельства, их сапоги и боты, Шесть золотистых глаз полузакрыв... Подземное тепло слоится в полумраке. Не выбирают век и время года. Переселюсь легко. И сладок сон собаки, Калачиком свернувшейся у входа. ТЕАТР Здесь, в бутафорской тьме, придуманный король, Живой настолько, что взаправду умирает, То с жиру бесится, то страждет и играет Великого себя, играющего роль Великого себя, бредущего на ощупь К великому себе, свечу над головой, Солдат и злых сестер, и нищих, и конвой Чтоб оглушить, как гром – испуганную рощу. Век не железен, но свинцов и оловянн. Палач иллюзий. Кланов разоритель. За горстью горсть песок швыряет в котлован Уставший шут – высоких зрелищ зритель. * * * «...Друг другу чужды и любезны...» Д. Мережковский Луна такая, что – не спится. Друг другу чужды и любезны. Воспоминанья бесполезны: Шесть степеней свободы птицы. Гусей бессонных вереницы, Как нити, стягивают бездны, И упраздняются границы... Мы ж – больше чужды, чем любезны, А обод, ступица и спицы В руках Фортуны так железны, Что остается лишь напиться (Пускай мы чужды, но – любезны!)... Как параллельные потоки, Впадаем в сумрачные бездны. Неразделимы. Одиноки. Друг другу чужды и любезны. КРЫШИ 1 «...У кастрюль съезжают крыши...» Марина Клеймиц Блестят в вечернем свете крышки Домов, безликих, как коробки, Где электрические вспышки Щелчками выбивают пробки, Где перегруженные сети Несут безумные посланья, И в них теряются, как дети, Сны, имена, воспоминанья... Порой сатиры или козы Проносятся толпой копытных... На кухне Хаос и угрозы Творят чудовищ первобытных... Смущает сказанное выше Наш дух – прямой и опрощенный. Вскипает разум возмущенный, И у кастрюль съезжают крыши... 2 Пугает это «Жили-были...» Прошедшим временем. И в целом. Не волком ль выли – мы ли, вы ли – В пространстве злом и пустотелом, Пропав под куполом высоким, То ледяным, то раскаленным... Нелепо быть не одиноким В пространстве этом искривленном... Но часто – вровень с облаками, А чаще – ниже или выше, – Двускатно складывались крыши, Как книги кверху корешками. На их полях и между строчек Все то же: снег да тощий клен. Но странен, кто не удивлен Свеченьем стольких ярких точек. * * * Волнами и всклянь наливается в комнату мгла. Углы, погружаясь, пугают дурной глубиною. Но лампа на миг зажжена, и поверхность стола Всплыла, как Ковчег, вызволяя пространство больное... Из Хаоса ночи луна выплывает – жива! А серые сумерки тихо растут, как кустарник. Там серая бабочка бьется, шурша, как трава Шуршит, на ветру подсыхая, – как сныть, незабудка, татарник, На свет бороздой выбираясь сквозь листьев флажки и фестоны, Из куколки выбросив ручки и прахом посыпав главу... А пугало в белой рубашке (иль кто там еще на плаву?) Отмашку дает, темноте открывая кингстоны. Ломиться в слепое окно (не лететь же к Луне!) Уж поздно. Чем дальше, тем позже. И можно ручаться, Что тьма наконец-то сровнялась и в доме, и вне, Что бабочка больше не знает, куда ей стучаться. ПЯРНУ Безлюдный пляж из сна, белесого, как море: Метут метелки трав, поют песчинки в хоре, Вздыхает дюна и колеблются стропила. Как зерна мака, тля все стебли облепила, Все стебли – связку флейт, что над душою ноет... Однажды – жизнь назад – длинна, как гуманоид, Бежала тень моя и на меня косилась... Как конница, волна, нахлынув, откатилась, Стащила солнце, прибрала остатки света... Где все? И почему уже не жду ответа? * * * в зеркальном кубе манекен глядит словно не прочь помочь выть волком мунком или кем другим в рождественскую ночь под елкой Пух и с ним другие для них горит светодиод в прозренье горьком ностальгии застыл и всхлипнул идиот и в поле зренья где ни зги и к домам уродливым земли снежинки новые другие как микроангелы сошли |
|
|
|