| ПОЭЗИЯ | Выпуск 66 |
|
* * * Мы все куём, как можем, счастье. То снизу стук, то с потолка, но суть одна: кругом всё чаще звучат удары молотка. Знаменовал моё рожденье гвоздь для верёвки бельевой. Повсюду стук, как наважденье! Я сплю, укрывшись с головой. Но вряд ли здесь уместна злоба: на этом зиждется уют. В конце концов, и в крышку гроба вполне законный гвоздь вобьют. Ну а пока повесим платье на гвоздь, изобразивший крюк. Аукцион или распятье? – Бог весть, но балом правит стук, ведь я и сам весьма прилично с таким занятием знаком. О, сколько вбито мною лично, моим усердным молотком! От лязга шлямбура дурею и грохот музыкой зову. Кроша кирпич электродрелью, по-настоящему живу. В бетон вгоняя гнутый дюбель, я счастлив счастьем дошколят: так нервы кариозных дупел, зашкалив, славят шоколад! Старая пластинка Стансы Алексею Королёву 1 Всё это будет продолжаться, и нет резона раздражаться. ...А на соседской вечеринке к двум ночи сделалось шумней: там пары топчутся, кружатся и гасят свет, дабы прижаться; там рвётся песенка с пластинки, ан век останется на ней! 2 И ты, мой милый и хороший, со всей своей привычной ношей – без ничего, сказать точнее, – заменишь скоро календарь, возможно, распростишься с кожей, но тотчас обрастёшь такой же – ну разве чуточку прочнее... А всё, что прочее, – как встарь. 3 Всё будет, как бывало прежде, пожалуй что в другой одежде ты на работу ездить станешь и вступишь в кооператив; но будут песенки всё те же, лишь, может, – тешьте себя, тешьте! – встряхнёт какой-то новый танец, а может, новый детектив. 4 Сгущаю краски? В самом деле: не могут более недели цветы в кувшине продержаться, увянут – надобно сменить; снесём домишки – эти, те ли – воздвигнем домны и отели, всё это будет продолжаться – кого здесь славить и винить? 5 Повсюду жизнь, везде движенье, но это только продолженье давно творимого романа, сюжеты же – наперечёт; но есть ещё воображенье, есть крови медленной броженье, и будет время, как ни странно, когда ты молвишь: всё течёт... 6 Ты свяжешь то, что было порознь, и, преодолевая робость, внушаемую снежным комом событий, сам же подтолкнёшь его – он увеличит скорость, а ты, благословляя возраст, прошедшему – местам знакомым – рукой из поезда махнёшь. 7 Меж тем ещё одной звездою каталог звёзд пополнят; зною, да и морозам небывалым не раз потерян будет счёт; и каждой новою весною ты будешь полон новизною; и с солнечным лица овалом в автобус женщина войдёт. 8 И вот тогда, как дуновенье, тебя заворожит забвенье, и глас, что внятен был и зычен, иноязычным станет вдруг. Прервитесь, музыка и пенье! Крича: «Остановись, мгновенье!», измученно-метафизичен, ты время выпустишь из рук. 9 Когда ж часы снесёшь в починку, вся жизнь покажется с овчинку, какая выделки не стоит, и ты слезу смахнёшь с лица, припомнишь эту вечеринку, поставишь старую пластинку, – она, шипя, тебе простонет, что нет исхода и конца. * * * Как цветы без поливки – поникли. В землю лбом, несмотря на апломб. Не иссякли, но фазою в цикле уготован глобальный облом. Наплодили бойниц и болезней и бахвалимся: наша взяла! Что за жизнь? Век от века железней. Всё путем. Всё – тропою зерна. Ведь когда пустотелой свободы опостылеет мутный мотив, разомкнутся фекальные воды, вновь кого-то из пены родив. Прогулка Сегодня – не то чтобы стужа, но зябко. Ещё не до дна промёрзшая ржавая лужа под снегом почти не видна. Всё в белом. Всё чисто и мило. Но что там, под хрустнувшим льдом? Ступили – вода проступила чернильным бесстыжим пятном. Опять эта лужа зияла! Пятно разрасталось, и ты: «Что мы натворили! – сказала. – Лишились такой чистоты...» Не трогай подмёрзшую лужу. Глубин её не береди. Пойдём. Провожу тебя к мужу. Он, бедный, заждался, поди. Черновик 1 Возьму белый лист и взгляну на пустую бумагу. Неужто опять я тебя разыскать не сумею? «Дорога длинна», – говорил Одиссей Телемаку. Ну что ж, что длинна! Я попробую справиться с нею. 2 Вино ли виной, что размыт твой кочующий образ? Я – чёрная моль! и не знаю, что можно добавить... Но всё же сознанье не тонет, не падает в пропасть, цепляясь за сны, за цитаты, за ложную память. 3 Да-да, вспоминаю: бродил возле тихого моря, где ты мне являлась из пены – всегда постепенно; в том мире, казалось, ни счастья не знали, ни горя, лишь Солнце сливалось с Луной – диаграммою Венна. 4 Воскресли слова, покатились! Свисают вкосую вдоль белой страницы, тесня её книзу, как тучи! Я снова гляжу на тебя – на нагую, босую, и очи всё ближе твои – и по-прежнему жгучи!.. 5 Но вот ты, босая, уходишь – уходишь, босая, сквозь пальцы песок золотой пропуская небрежно, а дальше – пробелы, лишь птичья взвивается стая, в пустынной странице отточием смазанным брезжа... Империя тела Вот гляжу на неё – и немею – и впиваются ногти в ладонь. Я не смею, не смею, не смею подойти к ней, такой молодой. А ведь прежде я тоже был юным, в крупных кольцах упругих волос, только время безжалостным гунном по империи тела прошлось. Постаревший, с податливым брюхом да с подглазьями что пятаки, соберусь ли когда-нибудь с духом, чтоб коснуться прохладной руки? Шевелюра моя поредела, пульс частит, аденомой грозят... Наподобие водораздела – наши годы: ни шагу назад! Пусть полжизни я к дьяволу пропил, потешая больных простофиль, но летучий задумчивый профиль нежным светом мой день окропил. Потому я всецело приемлю то, что видится мне впереди, то, что лягу в холодную землю, то, что тесно в смятённой груди. И какой ни сменял бы десяток, выпадая в осадок почти, с этим светом пройду я остаток отведённого небом пути. Зимнее время Все земные заботы становятся мелки, когда листья прощально дрожат – под конец октября, когда сдвинуты стрелки, когда сдвинуты стрелки назад. Дополнительный час у природы похитив, что сказать за него я смогу – под конец октября, в пору первых бронхитов? Под конец октября – ни гу-гу! В этот час вне времён надо быть молчаливым, надо быть молчаливым, как дым. Когда видишь, как горько берёзам и ивам, только кашель один допустим. Здесь слова – вне игры, здесь иные законы. Встань, застынь у ночного окна – ты увидишь, как дрогнут платаны и клёны, как грустят о них ель и сосна. Лист раздольно летит над землёю, а значит, он с землёю простился почти. И никто не вздохнёт, и никто не оплачет, и никто не оплатит пути. |
|
|
|