ПОЭЗИЯ Выпуск 9


Леонид Раскин
/ Москва /

Мне мало воздуха...



* * *

Мне мало воздуха, мне много января...
Когда российский снег падёт на сердце краем,
Позволь мне, Господи, ступить в Твои края,
(Там, в зарослях малины за сараем),
Где буду встречен и привечен я,
И узнан по приметам бытия,
И нежностью предвечной овеваем.


* * *

И мы, любимая, умрём.
Представь: каким-нибудь воскресным
Осенним бестелесным днём
Под небом пасмурным и пресным
Мы, взявшись за руки, вдвоём,
Уже бесплотные, идём
(Как по бродвеям шли и пресням)
В страну, где во плоти воскреснем
И вечной жизнью заживём.


* * *

Когда зима, когда лишь совесть греет тело,
Как смерть, близка стезя (смотри, не проворонь!)
Той мысли, что с небес июльского предела,
Словами окрылясь, на свет стихов летела,
Как Божий ангелок на дьявольский огонь.


* * *

Когда оборвётся полёт образцово
И кончатся разом восторг и болтанка,
Мы рухнем у дальней стены Вострякова,
Москвич-невеличка и петербуржанка,

Приткнёмся в ограде гнездовья родного,
В небесной скворечне, чьё имя – землянка,
Воробышек, певчий превечного Слова,
И слов его бренных живая приманка.

А где-то над горкой могильного крова
Продолжится птичьего цеха морзянка:
Чириканье, карканье, щебет и снова
Кладбищенских дошлых ворон перебранка,

Чтоб завтра Господь (половчей птицелова
Раскинувший сети Свои спозаранку)
Заухал, закрякал, прокаркал сурово:

«Мы дольнего мира свершили огранку –
И новое небо к полётам готово.
Воскресни, засранец! Воскресни, засранка!»


Из поэмы перемещений

         Максиму и Жене Навроцким
         посвящается

1

В Покрове кондова
Жизнь и здорова:
Молока парного
Стынет ендова,

Брешет пёс дворовый,
Ухает сова,
Августа ржаного
Ходят жернова,

Роща и дуброва,
Поле, трын-трава,
Неба векового
Свет и синева –

Здесь из корнеслова
Прорастут слова:
«На траве – коровы,
Во дворе – дрова», –

Но расслышать Слово
Можно ль спрохвала?..
Стокилометровый
Путь до Покрова!


2

Как бросить ветреный Покров
С его покорностью во взоре:
Хореи тряпок на заборе,
Стада тонических коров,
Земной раёк колоколов,
Что свили гнёзда, тараторя,

На верхотуре при соборе,
Где Бог да сонмы воробьёв, –
На произвол исконных слов
И метров ялтинских предгорий,
Чтоб, словно испокон веков,
Волнам витийствующим вторя,
Невольно перенять у моря
Высокий штиль его штормов?


3
           Шуре и Поле Навроцким

Ещё не взбухали нахальные почки,
Пасхальные не наступали денёчки,

А я уже бредил вагоном купейным,
Июньскою Ялтой да «Крымским» портвейном.

Днесь Чёрное море мне ставит примочки,
Ай-Петри врачует мои заморочки,

И пышные звёзды со взором елейным
Умильно лепечут: «Налей нам, налей нам!»

Курчавятся крымской поэмы росточки,
Я слышу их вкупе и поодиночке,

В семейном кругу, на балконе питейном
Шурую, полю, удобряю портвейном,

Как парк, разбиваю на броские строчки,
Где гнёзда свивают Навроцкие дочки.


4

Ай-Петри корона
На туче патлатой,
Туманов хитоны
И ливней халаты,

Уступы и склоны,
Ключи, водопады,
Ущелья, каньоны,
И молний разряды.

Изысканна Ялта,
Юна, но исконна,
Зелёным объята
И к Чёрному склонна.

Террасы, балконы
В когтях винограда.
Татарские кроны
И камни Эллады.

Большого притона
Дневные наряды:
В наколках тритоны
И в мини наяды.

Иограф, Лапата,
Горпано-Сталоны,
Пологи, горбаты,
Целеустремлённы,

Верны постулатам
Морского закона,
В руках узловатых
Подносят влюблённо

К бурлящему лону
Кипящую Ялту,
(Что тюркским объята,
К античному склонна)

Под грома раскаты,
Под чаячьи стоны,
Как чару муската –
К устам Посейдона.


5

Там девушка с бантом
Плывёт по аллее,
И юноша с понтом
Хиляет за нею.

Лежит донжуан там,
На солнышке млея,
Огромным талантом
Нервируя гея.

В объятии потном
От гея левее
Сидит с Ферапонтом
Его Пелагея.

Под солнечным зонтом
Процесс в апогее:
Долбит Пигмальон там
Свою Галатею.

Фланирует с франтом
Поддатая фея.
И движется фронтом
На всех гонорея.

Там ялтинским Дантом
Стою на скале я,
Занудным педантом
С пером Апулея.

Гляжу мастодонтом,
О рифме радею,
А в мире свободном
Вершится идея:

Уран с Чернопонтом
Слились, голубея –
К ним тянется с понтом
Грудастая Гея.


6

Под небом у моря на юге Тавриды,
Где время с пространством вошли в симбиоз,
Где гибли титаны, сменялись народы,
Где ясли ветров и прибежище гроз –

На мысе Айя лет четыреста кряду
В немыслимой позе с руками вразброс
Над бездной на склоне скалы до упаду
«Бесстыдница»[1] камень целует взасос.


7

Я месяц учился у Чёрного моря
Волнам и размерам. С одышкою споря,

Полз в горы подобно хромой черепахе.
С пульсацией в черепе, холодом в пахе

Стоял в поднебесье – и в скальном зазоре
Мажорскую Ялту увидел в миноре

С бемолями тел, истлевающих в прахе,
Бегущих от грома в паническом страхе –

Чуть позже, когда в раскалённом изморе
Блядун-громовержец сошёл с плоскогорья.

Тогда-то узнал я чрез бахи и трахи
Распутного Зевса в суровом Аллахе,

О чём и писал в неизбывном задоре,
Опившись портвейном, взирая на море,

Как дошлая сваха, как доблестный хахаль –
На деву морскую, что поле и пахарь

В едином лице со стихией во взоре,
С заколкой-корабликом в лунном проборе.

О чёрный недуг мой, сияющий знахарь,
Зачем же меня ты справадило на хер?

Трясусь я в купейном вагоне – и вскоре
Услышу хорей на покровском заборе.

Но в лепет рифмованный драной рубахи
Вплетётся взволнованный твой амфибрахий!


[1] (Вернуться) “Бесстыдница” – дерево (земляничник мелкоплодный).




Назад
Содержание
Дальше