ПОЭЗИЯ | Выпуск 9 |
* * * Мне мало воздуха, мне много января... Когда российский снег падёт на сердце краем, Позволь мне, Господи, ступить в Твои края, (Там, в зарослях малины за сараем), Где буду встречен и привечен я, И узнан по приметам бытия, И нежностью предвечной овеваем. * * * И мы, любимая, умрём. Представь: каким-нибудь воскресным Осенним бестелесным днём Под небом пасмурным и пресным Мы, взявшись за руки, вдвоём, Уже бесплотные, идём (Как по бродвеям шли и пресням) В страну, где во плоти воскреснем И вечной жизнью заживём. * * * Когда зима, когда лишь совесть греет тело, Как смерть, близка стезя (смотри, не проворонь!) Той мысли, что с небес июльского предела, Словами окрылясь, на свет стихов летела, Как Божий ангелок на дьявольский огонь. * * * Когда оборвётся полёт образцово И кончатся разом восторг и болтанка, Мы рухнем у дальней стены Вострякова, Москвич-невеличка и петербуржанка, Приткнёмся в ограде гнездовья родного, В небесной скворечне, чьё имя – землянка, Воробышек, певчий превечного Слова, И слов его бренных живая приманка. А где-то над горкой могильного крова Продолжится птичьего цеха морзянка: Чириканье, карканье, щебет и снова Кладбищенских дошлых ворон перебранка, Чтоб завтра Господь (половчей птицелова Раскинувший сети Свои спозаранку) Заухал, закрякал, прокаркал сурово: «Мы дольнего мира свершили огранку – И новое небо к полётам готово. Воскресни, засранец! Воскресни, засранка!» Из поэмы перемещений Максиму и Жене Навроцким посвящается 1 В Покрове кондова Жизнь и здорова: Молока парного Стынет ендова, Брешет пёс дворовый, Ухает сова, Августа ржаного Ходят жернова, Роща и дуброва, Поле, трын-трава, Неба векового Свет и синева – Здесь из корнеслова Прорастут слова: «На траве – коровы, Во дворе – дрова», – Но расслышать Слово Можно ль спрохвала?.. Стокилометровый Путь до Покрова! 2 Как бросить ветреный Покров С его покорностью во взоре: Хореи тряпок на заборе, Стада тонических коров, Земной раёк колоколов, Что свили гнёзда, тараторя, На верхотуре при соборе, Где Бог да сонмы воробьёв, – На произвол исконных слов И метров ялтинских предгорий, Чтоб, словно испокон веков, Волнам витийствующим вторя, Невольно перенять у моря Высокий штиль его штормов? 3 Шуре и Поле Навроцким Ещё не взбухали нахальные почки, Пасхальные не наступали денёчки, А я уже бредил вагоном купейным, Июньскою Ялтой да «Крымским» портвейном. Днесь Чёрное море мне ставит примочки, Ай-Петри врачует мои заморочки, И пышные звёзды со взором елейным Умильно лепечут: «Налей нам, налей нам!» Курчавятся крымской поэмы росточки, Я слышу их вкупе и поодиночке, В семейном кругу, на балконе питейном Шурую, полю, удобряю портвейном, Как парк, разбиваю на броские строчки, Где гнёзда свивают Навроцкие дочки. 4 Ай-Петри корона На туче патлатой, Туманов хитоны И ливней халаты, Уступы и склоны, Ключи, водопады, Ущелья, каньоны, И молний разряды. Изысканна Ялта, Юна, но исконна, Зелёным объята И к Чёрному склонна. Террасы, балконы В когтях винограда. Татарские кроны И камни Эллады. Большого притона Дневные наряды: В наколках тритоны И в мини наяды. Иограф, Лапата, Горпано-Сталоны, Пологи, горбаты, Целеустремлённы, Верны постулатам Морского закона, В руках узловатых Подносят влюблённо К бурлящему лону Кипящую Ялту, (Что тюркским объята, К античному склонна) Под грома раскаты, Под чаячьи стоны, Как чару муската – К устам Посейдона. 5 Там девушка с бантом Плывёт по аллее, И юноша с понтом Хиляет за нею. Лежит донжуан там, На солнышке млея, Огромным талантом Нервируя гея. В объятии потном От гея левее Сидит с Ферапонтом Его Пелагея. Под солнечным зонтом Процесс в апогее: Долбит Пигмальон там Свою Галатею. Фланирует с франтом Поддатая фея. И движется фронтом На всех гонорея. Там ялтинским Дантом Стою на скале я, Занудным педантом С пером Апулея. Гляжу мастодонтом, О рифме радею, А в мире свободном Вершится идея: Уран с Чернопонтом Слились, голубея – К ним тянется с понтом Грудастая Гея. 6 Под небом у моря на юге Тавриды, Где время с пространством вошли в симбиоз, Где гибли титаны, сменялись народы, Где ясли ветров и прибежище гроз – На мысе Айя лет четыреста кряду В немыслимой позе с руками вразброс Над бездной на склоне скалы до упаду «Бесстыдница»[1] камень целует взасос. 7 Я месяц учился у Чёрного моря Волнам и размерам. С одышкою споря, Полз в горы подобно хромой черепахе. С пульсацией в черепе, холодом в пахе Стоял в поднебесье – и в скальном зазоре Мажорскую Ялту увидел в миноре С бемолями тел, истлевающих в прахе, Бегущих от грома в паническом страхе – Чуть позже, когда в раскалённом изморе Блядун-громовержец сошёл с плоскогорья. Тогда-то узнал я чрез бахи и трахи Распутного Зевса в суровом Аллахе, О чём и писал в неизбывном задоре, Опившись портвейном, взирая на море, Как дошлая сваха, как доблестный хахаль – На деву морскую, что поле и пахарь В едином лице со стихией во взоре, С заколкой-корабликом в лунном проборе. О чёрный недуг мой, сияющий знахарь, Зачем же меня ты справадило на хер? Трясусь я в купейном вагоне – и вскоре Услышу хорей на покровском заборе. Но в лепет рифмованный драной рубахи Вплетётся взволнованный твой амфибрахий! |
[1] (Вернуться) “Бесстыдница” – дерево (земляничник мелкоплодный).
|
|
|