КОНТЕКСТЫ Выпуск 9


Мария Каменкович
/ Регенсбург /

О новой и старой литературе, или
Неприглашение к диспуту



После презентации «Крещатика» весной 2000 года в Петербурге[1] журнал получил некоторую «прессу»[2], небогатую, но все же провоцирующую если и не на прямой отклик, то на некоторые размышления.

Мало кто из присутствовавших на сей достопамятной презентации успел к тому моменту полистать журнал. Наверное, именно поэтому во втором отделении развернулся горячий спор о темах и идеях «Крещатика», который упорно называли украинско-немецким журналом, хотя украинского в «Крещатике», кроме названия, не так уж и много (кое-что, правда, есть, отрицать бессмысленно). Г.Шмаков пишет: «...каждый из выступавших гостей считал свои долгом мысленно вернуться на берега реки, которую, как известно, не всякая птица перелетит». В то время как по крайней мере добрая треть авторов последнего номера была из Петербурга, половина проживает в городах и весях России, да и немецких авторов в номере негусто… Далее Г.Ш., противореча самому себе, сообщает: «...привезенный сюда номер – петербургский и ...претендует на символическое представление великого, понимаете ли (? – М.К.), города...» Но не будем тратить силы на пересказ этой статьи. Я – о презентации. Как-то так получилось, что больше всего времени на ней заняла дискуссия о новом в литературе и о ностальгической устарелости «Крещатика» (этот же порок приписывает журналу и Г.Ш.), то есть, об отставании от времени, о тех, кто успешно марширует в колонне со временем и кто выбивается из нее и уже поэтому комичен, как мандельштамовский Эдип, пытающийся маршировать в колонне с Нилендером. И никто не замечает, что шутка Мандельштама коварна, что она не имеет логического завершения.


«...Послушать, как Эдип в Колоне
С Нилендером маршировал».

А как он маршировал? Отставал, как плохой солдат, или образцово держал строй?.. Вот о наказуемости отставания от времени и зашла почему-то речь на презентации. Впрочем, возможно, толчком к эскалации диспута послужило именно место, где состоялось это действо – особняк на берегу Фонтанки, помещение бывшего «Детлита»[3], коридоры со стеклянными витринами, а под стеклом – «Хоттабычи» послевоенных времен, выцветшие пионеры на обложках мышиного цвета, тысячекратно повторенный Буратино – порождение эпохи нравственного релятивизма… В конце фильма про Буратино, если помните и если я не ошибаюсь, Сталин в белом кителе (море едва достигает его колен) уходит за горизонт, держа на ладони доверчивых кукол... Куда бежать? В недавнее прошлое не хочется, более отдаленное – отгорожено стеной: прошли советские времена, но дворец на набережной как был реквизирован, так и остался, и спроси у кого из присутствующих и организаторов, в чьем доме мы собрались – небось, никто и не знает. И я не знаю. Кровеносные сосуды, которые должны связывать нас с прошлым, по-прежнему перерезаны, их еще сшивать и сшивать, мы еще никто и ниоткуда, дайте хоть сметать края раны на живую нитку, отпустите промотавшихся пионеров на покаяние... В присутствии всех этих октябрятских дедушек советского книгопечатания поневоле захочется на свежий воздух сегодняшнего дня. Вот подсознание и включило именно эту тему. Но каким образом мог вывести на нее сам журнал, мне не вполне понятно. Видимо, так уж расположились звезды. Это часто случается – шел в комнату, попал в другую. Ну а уж коли попал, называйся кем скажут... Первым волю звезд озвучил Виктор Борисович Кривулин – именно он первым упрекнул «Крещатик» в ностальгировании по невозвратимому, в формулировке Г.Ш. – «Критерием (отбора текстов в «Крещатике» – М.К.) кажется, является похожесть на что-то бывшее, на оживление давно минувших дней. Современная же литература, пытающаяся прочувствовать, отрефлектировать и образно воплотить нынешнюю жизнь на тающей льдине, похоже, остается за пределами редакционных интересов». То есть, «Крещатик» печатает старую литературу, а хорошо бы новую. Ну, ладно Г.Ш. – не читамши-то журнала, вольно бить в колокол. Но Виктор-то Борисович, надо полагать, знал, что говорит. Увы, в своем кратком выступлении он не уточнил – что же нынче следует считать «новой литературой»[4]? Ю.М.Лотман говорил, что в наше время никто не способен поспеть за всем, что говорится и публикуется, и это в порядке вещей. Так, может быть, все уже знают, какой должна быть новая литература, может быть, уже и учебники написаны, а я не в курсе? Мне, по моему скромному разумению, казалось, например, что опубликованные в шестом номере «Крещатика» миниатюры Сергея Токарева[5] – как раз образчик некоторого новаторства... этакое сочетание советского постмодерна с русским даосизмом, уже давно зародившееся в субкультуре хиппи («Сельский сторож дядя Ваня // Третий день лежит в нирване, // А колхозный огород // Христианин стережет...»), такой в своем роде Пелевин, но веселее, без пелевинского интеллектуального холода... а, впрочем, что Пелевин – и Пелевин уже прошлое, он уж сколько лет на авансцене.

Мне казалось также, что проза В.Печерского (номера 6 и 7) – безусловно новая литература, бери выше – своего рода мутация. Но, оказывается, и это лыко не в строку.

И того не скажешь, что «Крещатик» не поднимал вопроса о новой литературе. А как же эссе Ларисы Березовчук, в том же номере и напечатанное? Вот прерванная в связи с выходом текста отдельной книгой публикация романа Хаксли[6] – это да, это архивы всемирной литературы, Хаксли уже староват. Но, с другой стороны, это – хорошо нечитанное старое, ведь русского перевода до сих пор не было[7]. Нечитанное, не осмысленное, не переваренное. А значит – новое.

Неплохо было бы продолжить диспут, начатый на питерской презентации, прямо на страницах того же «Крещатика». Но пока несут круглый стол, можно сесть прямо на землю и закусить тем, что найдется под рукой. Тем более что круглого стола можно и не дождаться, поскольку предмет разговора, по чести сказать, все же как-то ускользает. Можно подумать, само собой подразумевается, что поэты и писатели, прежде чем творить, обычно долго чешут в затылке, пока не скумекают, куда ветер дует, куда нынче дышло повернулось и за что, между прочим, платят, – а уже потом «задирают штаны» и бегут в правильном направлении. Я, конечно, отдаю себе отчет в том, что многие именно так и поступают. С другой стороны, можно, наверное, вспомнить художников слова, которые считали это для себя обязательным и оставались при этом вполне бескорыстными, если из гигантов – хотя бы Маяковский... Так под кем же «чистить себя» сегодняшнему поэту, который хочет «плыть дальше» в то, что нынче находится на месте революции и музыку чего, следуя заветам Блока, следует слушать (исповедуюсь сразу: пример Блока меня не вдохновляет – сначала вторгшаяся в его слух «музыка» переломала кости его стиху в «Двенадцати», а потом и вовсе заткнула А.А. рот и перетянула горло)? Чем работать мне теперь, кем заниматься? Где добрые дяди критики – пусть они укажут дорогу! Помнится, в школьные годы я с полгода посещала ЛИТО Александра Семеновича Кушнера, и в конце заключительного весеннего выступления ЛИТОвцев встал этакий белокурый ариец в галстуке, с хорошо поставленным голосом, и выразил недовольство, – дескать, поэты никак не откликнулись на то, чем живет сегодня общество – на какой-то очередной съезд комсомола и какую-то годовщину уже и страшно вспомнить чего. А. С. пообещал, что поэты учтут.

Но вряд ли я ошибусь, если предположу, что поэты и не подумали ничего учитывать. У них, как правило, есть и другие дела, кроме как суетливо бежать за временем, подёргивая зачатками крылышек. Время ведь не снаружи, оно – внутри, на то и поэты, чтобы не рефлектировать на тему времени, а вести с ним беседы на собственном, встроенном переговорном пункте. Бродского спросили однажды (в телевизионном интервью): «Что бы Вы могли посоветовать молодым поэтам?», и он ответил: «Они и сами прекрасно знают, что им делать». Только бы их, поэтов, печатали! Но если их понятие о времени, извлеченное из непосредственного с ним диалога, не совпадет с мнением старающегося быть современным издателя, их ни за что не напечатают, разве что за свой счет. А как же ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона, таков и ты, поэт? Подозреваю, что Виктор Борисович Кривулин не договорил. Он должен знать что-то о времени. Я об заклад побьюсь, что у него есть доступ к секретной информации, поэтому я не предлагаю отмахиваться от им сказанного – просто ставлю вопросы. О чем – сегодняшнее время? Может быть, у него на уме сплошное ретро, а может быть, время идет вперед, но совсем не туда, куда кажется? Поэт для того и существует, чтобы первым ловить и расшифровывать сигналы времени, не надо только глушить, тарахтеть, встряхивать и, подкравшись, обливать холодной водой. Спросите у тех, кто слушает, а не у кабинетных рассуждателей, не у «литературно-свадебных генералов» (по выражению А. Иконникова-Галицкого). С одной стороны, может быть, зря высокомерному Бунину не нравилось, что всякая «хряпа» «антиресуется» стихами. Он был все-таки слишком недемократичен. С другой стороны, не надо и в рот этой «хряпе» заглядывать, испугавшись – а вдруг она и есть лицо нового времени, и несет с собой сермяжную правду? Пена схлынет, накипь сольют, кто шел в тупик – в него уткнется. Напрасно беспокоится А. И.-Г. по поводу того, что-де «читатель перестал читать стихи», и на стихочтениях и в среде литературных «тусовщиков» цаствует беспробудная скука. Ничего, все минет, тексты останутся. С другой стороны, останутся тексты, да, но хочется ведь уже сейчас понять, что такое актуальная литература! Покажите мне эту литературу, поднимите мне веки, я хочу видеть человека, уже сегодня призванного поднять над крышами знамя новой словесности! Честное слово, я не глумлюсь и не шучу, я взаправду. Редакторы журналов бегают днем с фонарем, заглядывают под каждый кустик, отыскивая авторов[8]. Ну, положим, не все журналы, некоторые заведомо знают, под какими кустами и в чьих огородах произрастает новая литература, но за «Крещатик» я поручусь. Хочется услышать о времени от него самого. Между прочим, время тоже ходит с фонарем по этому зачарованному лесу «Сна в летнюю ночь» и исхищает из тьмы что ему заблагорассудится, – то строку из Библии, то полстрофы из Пушкина. Постмодернизм поддержал было игру, но время уже ушло, а постмодернисты все бегают по опушке со своими фонариками и умирают со смеху, когда им удается составить из световых пятнышек какой-нибудь веселый абсурд, который они, как таиландские ласточки, склеивают собственной слюной, – и получается блюдо для гурманов (или, то же самое иными словами, на любителя, поскольку многие предпочли бы иной связующий материал). «И просохше, зане не имеяше корня»... Эта игра интересна только, если в нее и правда играть не самому, а с каким-нибудь более могучим и влиятельным партнером, вроде того же Времени... Возможно, новой литературой и назовут такую литературу, которая это наконец поймет...

Но надо еще доказать, что любое время непременно рождает новые слова. А если времени нечего сказать, или оно норовит надиктовать легковерным какую-нибудь гадость и глупость? Например, о смерти поэзии… Может быть, время – враг? Тогда стоит ли идти к нему в лакеи, не лучше ли остаться бедным, но свободным? Бывает и так, что приходится нести сосуд с живой серебряной водой за тридевять пустынь мертвого времени, чтобы на том конце напоить умирающего. О.Сергий Булгаков писал, что иногда собственые писания кажутся ему запиской, вложенной в бутылку и брошенной с борта корабля, – кто и когда найдет и откупорит эту бутылку?..

Этого аспекта, кстати, коснулся на презентации и выступавший от имени редакции «Крещатика» Марк Нестантинер, реплику которого Г.Ш. почему-то назвал «тронной речью», не пересказав ее и даже не процитировав. А ведь какую простую вещь сказал М.Н.! Поэты тридцатых-шестидесятых годов питались инерцией русского серебряного века, которая и сейчас еще не окончательно угасла. А поэтов конца тысячелетия подгоняла и подпитывала уже инерция этих самых тридцатых-шестидесятых (плюс серебряный век – серебряным фоном). Поэзия, скажем, Елены Шварц или того же Кривулина – абсолютно новое явление, но и это – серфинг на вздымающейся за спиной волне. И кто поручится, что волна эта уже выдохлась? Вовсе не очевидно, что ее мощи не хватит еще лет на сто-двести, а еще, глядишь, сработает закон интерференции, новые волны усилят старую... Было, конечно, в этом веке всё – были и с треском провалившиеся, и гениальные (Платонов, например) попытки отмежеваться от инерции, были колонны, марширующие под углом друг к другу, были и просто дезертиры. И ещё много что будет. Не станем же подражать Карлсону, который ежедневно доставал из горшка с землей посаженную туда персиковую косточку, чтобы посмотреть – увеличилась она или еще нет?



[1] (Вернуться) Четвертая по счету у «Крещатика» – первые две прошли в Киеве в 1998-99 гг., третья – осенью 1999 г. в Берлине.

[2] (Вернуться) Упоминание в очерке А. Иконникова-Галицкого «Затянувшийся монолог» (ЛГ Петербург, № 19-20 (5789), 17-23 мая 2000) и короткая статья Г.Шмакова «Где сливаются Днепр и Фонтанка» («Смена» №86 (22591), 22.04 2000, с. 5).

[3] (Вернуться) См. у А.И.-Г. «...Я осмотрел зал. Проржавевшие трубы, заклеенные бумагой окна, стены с потеками... Как все это уныло, казенно...»

[4] (Вернуться) См. у того же А.И.-Г. о стихочтении участников питерско-московского фестиваля поэзии по случаю выхода посвященного этому мероприятию сборника: «...N.N. (для нас не суть важно, кто именно, – М.К.)... вообще стихов произносить не стал ...а сказал ряд достаточно бессмысленных фраз, смеясь и над ними и над аудиторией – и ушел под общий смех. Серьезнее подошел к своей задаче Z.Z. В свойственной ему задумчивой манере он определил поэзию как своеобразное проявление нарциссизма и любования самим собою в зеркале. Z.Z вторил... Николай Кононов (здесь придется привести имя автора, потому что ниже цитируются его стихи – М.К.). С бесхитростной простотой он заметил, что в нынешних условиях выживает та поэзия (NB: цель поэзии – выживание!), которая (цитирую почти дословно) «не обращена ни к какому читателю», то есть, обращена к зеркалу. Тут же Кононов и показал, до какого экстаза может довести общение с собой любимым, прочитав стихотворение:


Стекает сперма по ноге...

Это уже поистине апофеоз нарциссизма. Причем групповой. Возникает вопрос: зачем все это нужно? И собственно говоря, кому?»

[5] (Вернуться) На презентации в Берлине С.Токарев сразил аудиторию профессиональным «черным» пением, которому учился в трущобах Гарлема. Я рассказываю об этом только ради того. чтобы создать у читателя эффект присутствия. Ваш журнал возьмет Вас с собою всюду, где ему доведется побывать, – хорошая строка для рекламы.

[6] (Вернуться) Олдос Хаксли, «Слепец в Газе» (пер.М.Ловина), «Гудьял-Пресс», Москва, 1999.

[7] (Вернуться) Вот разговор об отставании русской литературы от западной мог бы получиться очень интересным. Еще в 61-м году в «Новом Журнале» Нина Берберова грустя писала о том, как безнадежно, чудовищно русская литература и критика отстали от западных, не восприняв и не переварив ни Йитса, ни Элиота, ни экзистенциалистов. Но здесь-то речь идет совем не о том, а об отставании от отставшего – от самой русской литературы! Скажут: а она и не собиралась никого догонять! Она, может быть, будучи в изоляции, так сама по себе развилась, что Западу самому пора ее догонять! Все может быть, но приведите веские доводы. А без доказательств я не поверю, что она и правда так ужасно ушла вперед, что не хочет с Западом знаться, и надо бояться отстать от нее, и вдоль строя ходит надсмотрщик с бичом. Из простого инстинкта противоречия я лучше посижу на обочине.

[8] (Вернуться) Это ничего, если попадется несколько особей слабых и нежизнеспособных, они потом отсеются в процессе естественного отбора, – так что не стоит так уж расстраиваться А.И.-Г. не в том беда, что «Крещатик» напечатал одного-двух слабых поэтов, а в том удача, что в силках запуталось с десяток сильных.




Назад
Содержание
Дальше