ПОЭЗИЯ # 98




Геннадий КАЦОВ
/ Нью-Йорк /

«Даже если не твоя война…»



* * *

искать и находить в развалинах слова,
то, что осталось в них, произнести осталось:
от лисичанска часть, треть в имени славянск,
да половина, слава богу, от полтавы

от сколково осколки, от москвы – фрегат,
который сбился с курска и пошёл маршрутом
на х: в херсон, в ходессу, хоть в халининград,
поскольку х – везде (не z, но тоже круто!)

разбомбленный словарь – добыча воронья,
в кружке последней ю в «люблю» зияет рана,
ведь я – о, ё-моё! – моё живое я,
как клара, у которой карл украл кораллы

все буквы умерли и нечего сказать –
лишь кариес во рту да тишина музея,
и оттого «россия-чемодан-вокзал»
беззвучней, чем «россия-лета-лорелея»


* * *

месть без сна рядом с местным снарядом и
инны насмерть разорваны минами:
два народа, меняясь нарядами,
неминуемо с постными минами

по засыпанному толью толику,
как по танькам, проехали танками –
джин расстрелян за то, что был с тоником,
он в бутылку вернулся останками

все олеси задушены лесками,
орки перестарались с тарасами…
киев, сумы, чернигов – полесье ли?
расияне – не высшая раса ли?

бог всем дан: путь богданами выложен
да маслично маричками марево –
их язык от отчаянья выражен,
будто принадлежит раскумаренным

где слова друг на друга словянами,
и глаголы рождаются голыми:
в цинках трупы лежат оловянные –
не пошло на солдат много олова

не вернутся олены из плена, не
васылям упокоенным лето их –
месть теперь унесёт поколения,
и как жить, как же жить после этого


* * *

воздеты к небу
зелёные деревьев рукава,
видна дорога,
как на расстрел рассветный путь к оврагу:
усталый путник,
людей за ним бредущих караван
идут на запад,
где им чужие страны, вроде, рады

как пилигримы,
проходят мимо капищ, городов,
погостов мимо –
им солнце слепит, ветер с ног сбивает,
о чём-то шепчут
и дневники ведут в формате док,
едва живые
свидетели, какой война бывает

теперь всё мимо!
уют домашний, служба, отпуска…
в грядущем пусто:
жизнь – это то, что в прошлое сложилось;
ведёт дорога,
живых и мертвых, вверх, за облака –
земля, похоже,
считает через одного, транжира

они проходят,
времён не замечая, мимо смен
руин, пейзажей,
погод и пагод, сцен и декораций:
путь бесконечен –
за шагом шаг, и ничего взамен,
ну, разве только
способность не стоять, не прерываться

и где-то фоном
места для подвига, взрыв в сотни солнц!
судьба мгновенна –
без права на оазис путь длиннее:
чернобыль, сумы,
одесса, буча, черновцы, херсон…
букет названий,
как будто флора из трудов линнея


* * *

он был чем историчней, тем глобальнее –
всегда, с поправкой на реинкарнацию:
то одиссеем в хрень девятибальную,
ушедшим за моря в спецоперацию

то фараоном, что по морю красному,
преследовал евреев моисеевых,
а то татар-монголом – пид@расами,
в славянок всё разумное посеявших

видать, в одной из жизней был он гитлером,
что значит, для своих – капризным лапочкой,
веганом, пьющим соки в сутки литрами,
собак выгуливающим в гестапочках

иосифом, в другой из жизней, с талией
ален делона, но в военном кителе,
с такими, всем на зависть, гениталиями,
каких с тех пор нет ни в москве, ни в питере

он был в последней жизни собирателем
земель, как энтомолог – праздных бабочек,
как спецслужбист – полония и радия,
и как канеттофил – консервных баночек…

антихрист жив, и ни к чему рыдания:
лицом всех ставит к стенке – что логичнее?
разрушит и европу, и британию,
но ничего, как говорится, личного

метампсихоз, никем не победимое
сансары колесо из ноутбука –
и фюрер вновь в «медузе»[1] мать родимую
в картине франца узнаёт фон штука


* * *

мир худее в наши времена
с каждым днём – жиган, продажный выжига:
даже если не твоя война,
всё равно усохнешь, вряд ли выживешь

привыкаешь: время – делит блиц
жизни на своих и неприятеля:
быт без гаубиц и без убийц
не представить в этих обстоятельствах

часть пространства ночью – хрупкий неф,
охраняемый мотоколоннами:
днепр куинджи – обнажёный нерв
с репродукции, заснятой дронами

речь воды проточной не про то,
чем душа под душем успокоится –
накрывает мировой потоп
так, как не напишут в жёстких комиксах

поднимая средний палец, шлёшь
крейсер и команду всю идитенах!,
лишь бы убер алес ни за грош
их туда доставил без водителя

явь воронки – там, где стол был яств –
залповым огнём из севастополя…
ясень у меня спросил, ветвясь:
«что б отсёк ты топором у тополя?»


* * *

всё, что надёжно вписалось и прямо,
взгляд успокаивает; в панораму –
катет, коль горизонтально лежит:
гипотенузой в открытую рану
лезвие входит, хоть ты ещё жив

взрыв, словно пенделя дал стеклотаре:
«то, что банально, – внесла ханна арендт
в свой ежедневник, – известное зло!
если народ и честь нации в паре,
значит, народу вконец повезло»

жизнь – вещь вовне, но парящая плавно,
вроде несбитого аэроплана,
как лёша парщиков видел во сне,
сон добавляя от пола целана:
смерть дирижабля в кипящем огне

что-то её отличает от яви –
вход за пятак и немаркие хляби,
с мёртвыми пир, да любовь, да совет…
там соловью подражает алябьев
и посвящает петрарке сонет

«чем бы ни тешилось, лишь бы не бредил, –
определял в разговоре канетти
чтo есть в условиях рейха дитя, –
власть – это масса почти на две трети,
и лишь на треть – вечный фейк в новостях»

не навреди! – осторожно взяв скальпель,
снять по привычке дорожные скальпы:
«путь, – утверждал пред войной беньямин, –
это с собой диалоги по скайпу,
весь, между прошлым и будущим, миг»

«быть, всё же, лучше! не быть – некрасиво, –
в чём был уверен юкио мисима –
вождь всех племён и мудрец тех времён, –
мир – это войны за инфинитивы,
если артикль нам неопределён»

«мы дурака под одеждой валяем!» –
с подиума утверждал келвин кляйн,
сразу под модный попав артобстрел;
«я не встречал тех, кто был бы вменяем», –
в рифму медбрат прошептал медсестре


* * *

нефть дорожает, киснет молоко,
смерть, как и жизнь, тебе даётся даром:
шрифт брайля дети выучат легко,
и внуки наши будут верить в дао

всех даун телезрителей спасёт
в финале сериала про фашистов!
сегодня бог душевнее, чем чёрт
вчера, а завтра – чем душа душистей

фаустпатрон так гёте сочинил,
чтоб в тексте было не найти вердикта –
зачем её садистки расчленил
орфей, когда спустился к эвре дикой

канада ближе, дальше всех луна –
ковид к ней подобрался незаметно,
сеть кратеров оставила война,
всё довершит крылатая комета

где в огороде бузина, с тех мест
до дядьки в киеве – полжизни цугом,
плюс жизнь взаймы, железный минус крест
за то, что так вот всё сложилось, сука!


* * *

я утром был убит одним из лучших дронов,
увы, но лучше выдумать не мог уже:
как хороши, как свежи были рододендроны,
а анемоны даже были посвежей

стоял июнь в моём последнем воскресенье,
и паутину перед взрывом сплёл паук,
всё было так: сплетенья ног, судьбы сплетенья!
как предсказал поэт и мне – сплетенья рук

я в этот миг был далеко от украины,
но смерть летала в общем небе голубом:
– мы все, оглядываясь, видим лишь руины, –
как мне сказал перед таверной старый бомж

изба горела вместе с женщиной с младенцем,
пока коврово дрон округу покрывал, –
вполне возможно, потому что в раннем детстве
я рыбий жир не пил, и не любил овал

тимур с командой плыл в колхиду самотёком,
когда читал я в первом классе «филиппок»,
со школы веря, что спасёт всех дядя стёпа
и добрый доктор по фамилии будьспок!

теперь убит, и больше ни к чему рыданья:
мы все уже на берегу морском с утра –
и смерти брат уйдёт со мной в такие дали,
где адекватна будет жизнь моя сестра


* * *

течёт река весной текущей вспять,
оставив в устье остов субмарины
и край земли, её за пядью пядь,
где к маю дуб за дубом заморили,
да с февраля траву травили

вода мертва – ей прострелили о,
два раза аш, и вылили с младенцем
на клумбы, где засохших миллион
роз алых от херсона до одессы,
где о погибших мыслям тесно

ни дать, ни взять – покойникам покой;
в воронке ворон, печень разрывая,
то вспомнит по, то по грозит рукой
убитого – здесь все оху@вают:
война – и мир, прямей – кривая

вино – сухое, в истине вины –
через края в растресканных сосудах:
войнович с этой не придёт войны,
«не буду больше!» – слово даст иуда
и градом выстрелят оттуда

грозу в начале мая я прочёл
и список кораблей, придя с повинной:
«москва», как флагман, за двоих в зачёт
пойдёт – за букву «у», что у країны
не существует, за змеиный

бойцы, в сюжетных снах спрягая мат,
укрывши небом спины, не иначе,
перед атакой беспокойно спят
(давно ревет фагот, гудит набат) –
их вижу всех, заснув на даче…
и, как бессильно в детстве, плачу,
плачу


* * *

всё смешалось в доме ополченцев:
закаляют сталь, кричат «ура!»
женщины, подбрасывая чепчик,
без победы ходят на парад

и отцы, и дети без причины
«буревестник» шпарят наизусть –
здесь предельно счастливы мужчины,
что на всех хватает амбразур

за атаку не дадут награды,
с обороной также не склалось:
сфера раскололась на квадраты,
колет изнутри земная ось

коротка кольчужка, давит ворот,
дайте семь холмов – построим рим:
снова альпы перейдёт суворов,
взятие берлина повторим

вспомним мать – она домоет раму,
с мылом с милы соскребёт тату,
в gps введёт дорогу к храму
и спасёт от мира красоту

как писал в имейлах отстоевский
другу чехов: «дорогой антон!
в нас течёт будвайзер жигулёвский
и по-тихому впадает в дон»

а затем поляку: «шо, стакович!»
и «шо, пен!» корейцу – пей до дна
о былом прилепинскую повесть
и роман толстой «мир и война»

кто в ответе за болезни мозга
либо против? дал бы закурить!
гул затих, я вышел на подмостки –
и не знаю, с кем заговорить



[1] (вернуться) Гитлер узнал свою мать на одной из картин Франца фон Штука «Медуза».




Повернутися / Назад
Содержание / Зміст
Далі / Дальше