| ПОЭЗИЯ | Выпуск 70 |
Окончил Львовский Политех. В Австралии с 1996 года. Печатался в различных российских и русскоязычных изданиях. Публикации: «День литературы», «Дон», «Лауреат», «Интеллигент», «Новая Немига литературная», «Альбион», «Острова», «Витражи», «Арфа Давида» «Австралийская мозаика» «45-я параллель» и др. В 2012 году вышла книга стихов и прозы «На костре своих строчек...» Финалист конкурса «Пушкин
в Британии» 2007, 2012 гг., «Серебряное перо Руси» 2014 г., Литературная премия им. Вениамина Блаженного 2014 г.
|
По мотивам: 1. Шеймаса Хини В ХРОНИКАХ СКАЗАНО... Ирландские хроники эту историю сохранили И около сотни свидетелей поклялись в том Держа правую руку на Библии И соглашаясь пройти испытание водой и огнем, Что однажды в монастыре Клонмакнойса Прихожане после вечерней мессы, выйдя во двор, Увидели (отчего лица их приняли цвет купороса) Огромный чугунный якорь, вцепившийся крепко в створ Могильного камня, его отец-настоятель взял с горы Еленойской Что в Иерусалиме и замуровал в монастырской стене. Канат, привязанный к якорю, сплетенный из волоса конского Тянулся куда-то вверх и терялся во тьме. И некто, одетый в морские клёши, словно нырнувши в воду, Вдоль каната спустился и раскачивал якорь, чтобы его сорвать, Но прихожане, что были сильны и молоды, Схватили его за ворот и даже успели слегка помять. Но тот задыхался и вдруг прекратил все хлопоты. Его трясли, но, похоже, странный моряк был мертв. А из тьмы кто-то прокричал петушиным клекотом И обрубок каната упал с грохотом, будто летел несколько вёрст. В карманах пришельца, когда его обыскали Не обнаружили ничего, кроме кубика в черном шелковом полотне И кожаной книжицы со странными квадратными письменами Такими же, как на могильном камне в стене. Эту историю передают из уст в уста уже восемь столетий. Нет на свете такой стороны, Где бы поэты ее не отметили А якорь в монастыре Клонмакнойса до сих пор торчит из стены. 2. Лея Ханта АБУ БЕН АДАМ Стреляя в голову, теперь говорят: «Ничего личного». Мило, не правда ли, а я расскажу тебе одну притчу. Однажды проснулся очень набожный Абу Али Посреди ночи. Пропустим про уличные фонари, Но лунный свет, просочившись сквозь жалюзи, Казалось, тянулся к ангелу, который лучиком лазерным Что-то писал в книге с листами из червонного золота. Абу Али стало стыдно вида своего голого. Но, прошептав имя Аллаха и собравшись с силами, Он спросил: «Что пишешь ты там на золоте с таким пылом?». «Видишь ли, я пишу имена тех, кто особенно любит Бога – Отвечал ему ангел – и здесь о тебе ни слога». Задумался Абу Али и самым смиренным тоном Говорит: «Я молюсь Аллаху искренне и упорно, Ежедневно по пять раз за день – знают об этом люди И уверен, что должен быть в списке тех, кого Аллах любит». Свет померк, видно набежала на луну грозовая туча, И Абу Али до утра грезил, что дела его теперь пойдут лучше. Но настала ночь, и вновь заявился Ангел в плаще с красным подбоем Со списком на листах цвета алой крови и увел Абу Али за собою, И сказал ему по дороге (чтобы тот не маялся дурью): «Знай, Аллах забирает к себе тех, кого любит – пулей. Ну а тех, с кем готов хоть на кулачках с секундантами, В наказанье обязывает талантом. Чем отчаянней спор, тем талант покруче, Чтобы им наделенный – себя, как в преисподней, мучил». * * * Н.К. С первого твоего крика рядом незримо рок – Мир хреново устроен – где-то всегда течет. Рвутся тонкие ниточки от головы до ног, Стоит только расслабиться в надежде, что пронесет. Я никогда не выясню, есть ли на свете Бог, Который эмоционален – так же, как ты и я. Но знаю, что каждый, кому он расщедрился и помог, На девяносто девять процентов рассчитывал на себя. * * * Сегодня страшно, а завтра будет вдвойне Вернуться б назад и тихонько жили бы, Зализывая глубокие рваные раны, Потому что в нуклеидной войне Выживают не хитрые и трусливые, А одни лишь вороны и тараканы. Мысль неплохая, да только вылезет ерунда – Не справятся доброхоты ни вольные ни нанятые. Нет никакой возможности возвратиться туда, Где каждая клеточка давно и неоспоримо занята. Греческие ныряльщики – охотника на наяд, Попадая неожиданно в лабиринты туннелей, Когда уже мало воздуха на обратный путь, Никогда не поворачивают назад, А истово молятся, как девчонки с панели, Чтоб помог им Господь проскочить и вынырнуть. * * * Б.В. Плохо телу – тепло одинарная рама не держит, И беспомощно виснут жгуты поролона, Неизвестность крадется, чтоб вытащить стержень Из пространства не в меру цветущей зоны. Вместо стен – имплантанты сухой штукатурки, Спички-реечки – фирменный зуд Голливуда, Словно взяты для съемок – диваны, стулья, Ощущение временного повсюду. Вот и пища как будто не настоящая. Цвет, фактура, и даже запах, Как в витрине и разница то пустяшная – Если это не есть, если это не лапать. Нам с тобою и этого слишком много Главное, что – без решеток и прутьев Все прекрасно среди галогенно-искусственного Но хотелось бы, наконец, проснуться. * * * Б.В. Задачка для мадам Клио, не пренебрегая и малой крупицею (кто гарантирует нам, что ее намерения чисты) – Выяснить, что за любовники были французские рыцари, Прежде чем перейти к манхэттенским велосипедистам С животами рельефными, как стиральные доски, С желваками под слаксами – каждый на миллион баксов, Без указания даже и мелким петитом в сноске Их натруженной кожи атласности и окраски, Дама сердца которых – немного кухарка и прачка. И не стоит пытаться объять необъятное – не хватит нервов. У меня приготовлена для тебя из Лондона маечка С изображением нашей очаровательной королевы. * * * Б.В. Это было вчера или может два года тому Это было в Порт Дагласе или случилось в Кенсе, Где твой звонкий голос примолк, в каком песке утонул, Что ложился под ноги золотом, а теперь не стоит и пенса. Ты сторожишь свой сон, который никак не идёт, А дождешься – просеется ломким крошевом. Словно кто-то бьет по нему мелкой дробью влёт, Сыплет острые камешки под ладошку. Я теперь редко слышу, как ты поешь, А о чем молчишь – лучше не касаться, Словно никаких чудес ты уже не ждешь И совсем не боишься разочароваться. * * * Находясь в глубине колодца, что увидишь, кроме пятна. Выход рядом, но так же недостижим, как в небе черные дыры. Словно кто-то бросает Клочки разорванной фотографии из окна, А ты по обрывкам Строишь картину мира. Вокруг тебя одна лишь густая тень. Даже, если солнце в расщелину так и брызжет. И собрать по кусочку хотя бы один полнокровный день Тебе не хватает срока обычной жизни. Ты сложил все иллюзии, слезы, сказал про себя – наплевать, Раз нет сил преодолеть каких-то десять саженей, И в колодце можно с комфортом существовать В убеждении твердом, что вне – плод – всего лишь – воображенья. * * * Сколько раз начинаешь плясать от печки – Две трети жизни – это сплошной простой. И, если глазами женщины на тебя смотрит вечность, Ты понимаешь, какой ты маленький и пустой. Люди ходят, любуются древними видами – От умиленья прольется, порой, слеза. Но – приглядитесь, – у сфинкса под пирамидами Совсем не кошачьи, а женские, с поволокой, глаза. * * * Б.М. Полно застенчиво бекать и мекать, Когда у порога толкутся не те. Провести на мякине двуличного человека Будет покруче, чем женщину уложить в постель. И барахтаясь в паутине предательств и проволочек, Нажимая на газ, когда внутренний голос орет «Стопори!», Написать хоть одну удачную строчку Будет покруче, чем съехать с крутой горы. И пусть других возраст только пугает, Перемогая мнений чужих мираж, Поверить, что осень все только начинает, Будет покруче, чем переплыть Ла-Манш. * * * Вадиму Молодыйому Если в течение дня даже одна строчка для тебя обуза, Это заметит твоя голенастая Муза. Если два дня ты бездумно валялся в неге, Это заметят твои коллеги. Если целых три для тебя перо и бумага – лишние Это заметят те, для кого ты пишешь. Но что будут стоить все эти показатели, Когда заметит тебе приятель: «Если не писал ты целых четыре дня, Значит, ты очень похож на меня». * * * Говорят, что Муза – ангел с рыжими волосами, Украшенными венцом. Мне повезло, посудите сами – Я точно знаю ее в лицо. Говорят, что она иногда появляется на пороге, Не решается заходить. Моя приходит хозяйкой, моет усталые ноги И позволяет себя любить. Моя подбирает гладкие камешки по дороге И приносит ко мне домой. И я соглашаюсь, что много чего такого Лежит под ногами, только согнись дугой. А бывает, что постоит за плечом, усмехнется: «Зачем ты терзаешься над строкой? То, что ты ищешь, само прорастет, пробьется, Только не дрейфь, оставайся самим собой». Я спросил у нее: «Отчего ты раньше ходила мимо?» «Оттого, что раньше ты был как все, – Отвечала она с очень многозначительной миной, – – Я уж думала – безнадежный совсем. * * * Б.В. Мы совсем не очевидная пара Повстречались – шагай пошире. Мне бы подошли времена динозавров, А тебе – играть Нерону на лире. Но случилось как раз то, что случилось. Ну, рулил бы я не «Хонду», а «Ниссан». Только б жизнь была – при жизни могила, И стишок бы этот не был написан. * * * Б.В. Ты виновата, что я не ищу сокровищ в далеком море, Ты виновата, что я сам с собой больше уже не спорю. Ты виновата, что не стремлюсь мир наш переиначить, Что все звезды и все фонари – в складках твоего платья. Что все оттенки живых цветов – в меди твоего волоса, Что все мелодии мира звучат в тихом твоем голосе. И если идти мне, как знать, по улице К людям с протянутою рукой, Я буду мечтать не о бренди с курицей, А о самом будничном дне с тобой. |
|
|
|